Ролан Быков: Я жить хочу, но это очень трудно...
В день рождения великого актера и режиссера его муза Елена Санаева - "Российской газете"
"Российская газета" - Федеральный выпуск №3628 от 12 ноября 2004 г.
Сегодня Ролану Быкову 75. Сегодня ему скажут много хороших слов. Но для того, чтобы человеку на Руси сказали много хороших слов, надо, чтобы он сначала от нас ушел.

Когда его вдова замечательная актриса Елена Санаева показала мне крошечную часть его архивов, стало грустно. Сколько надежд, планов, сколько трудов и талантливых идей великого художника так и осталось нереализовано — не успел, не дали! Потому что главные силы и время ушли на пробивание ролей и фильмов, которые сегодня — классика!

А может, они потому и стали классикой, что пробивались, как живая трава сквозь глухой бетон? Ведь есть же теория, что настоящее в искусстве рождается энергией сопротивления…
Он сызмала стремился к совершенству. В альбоме, который Елена Санаева выпустила к его 70-летию, приведены отрывки из юношеских дневников: “Надо начинать работать над собой! Чего во мне нет? Организованности и образования. Я окончательный профан: перешел в девятый класс, не прочитав хотя бы нескольких русских классиков…” “Прошло пять месяцев жизни. Много ли я за них сделал? Очень мало! Просто мизерно. Как далеко мне до идеала. Просто до человека далеко…” “Я себе ставил задачи: 1 — не врать, 2 — не болтать, 3 — не позировать, 4 — не терять времени. Надо сказать, по всем четырем пунктам я сделал довольно много. Хочется видеть Злату…” — впрочем, это 19-летний Ролан уже о другом.
Он был талантлив во всем, за что брался. Играл в театре и кино, писал стихи, статьи, эпиграммы, рисовал, ставил спектакли и фильмы, придумывал проекты русского Голливуда, создавал Детский фонд и новую виртуальную реальность для детского кино, помогал киностудиям большим и малым. Он оставил лучезарные фильмы, которые светятся добром и счастьем жизни, и только его стихи показывают, чего стоило это добро и какое отчаяние мучило его вечерами. “Вокруг друзья с большой дороги, как в страшном сне, и редко кто не вытрет ноги о душу мне…” “Я жить хочу, но это очень трудно, а главное — нетрудно умереть, когда так больно, долго и так нудно терять, разуверяться и стареть…” “…Полон смертной я тоски, / что я не доживу и не успею / всего, что разрывает грудь в куски, / всего, что должен, что могу и смею”.

Об увлекательной судьбе увлеченного человека мы разговариваем с Еленой Санаевой. Разговор происходит в доме, где продолжает его дело детище его жизни — Детский фонд. И расположен кинотеатр, названный в его память, — “Ролан”.

Валерий Кичин

“Воспаленный дух болеет злой тоской по идеалу…”

— Мне всегда казалось, что Роман Антонович был вечно одержим какой-нибудь идеей. Ею горел, ею был всецело увлечен. Поговорим о его увлечениях.

— По Шекспиру, “весь мир театр, и люди в нем актеры”. А если так, то какие-то роли нам уже самим Богом предопределены. Наше знакомство я бы не назвала увлечением — думаю, здесь была предопределенность. Он недавно расстался со своей первой женой, прекрасной актрисой Лидией Николаевной Князевой, расстались они потому, что эти отношения исчерпали себя. А он уже и тогда был человек известный, обладал мощной харизмой и нравился женщинам, выбор у него был. Но вспомним о его психологическом состоянии в тот момент. Закрыты картины, где он сыграл две из своих лучших ролей, — “Операция “С Новым годом” Алексея Германа, которая много лет спустя вышла под названием “Проверка на дорогах”, и “Комиссар” Александра Аскольдова. Его сняли с главной роли в “Повести об Искремасе” Александра Митты — фильм потом вышел под названием “Гори, гори, моя звезда”. В недавнем интервью Митта признался: “Я его предал!” Был 1968 год, советские войска вошли в Прагу. И Митта рассказывает, что испугался, решил делать что-то более светлое. Судя по дневникам и фото, Быков играл пассионарную, очень талантливую личность. Было снято метров шестьсот, когда его заменили Олегом Табаковым, и тот сыграл прекрасно, но — другое. И самый большой удар — закрытие спектакля “Медная бабушка” во МХАТе, где Быков играл Пушкина. По словам драматурга Леонида Зорина, играл гениально. Играл Поэта, что само по себе чрезвычайно трудно.

Вот в такой момент мы соединились. Меня тогда многое поражало. В юбилей советского кино актеров и режиссеров принимали в Кремлевском дворце, сделав из них огромную массовку, и Быкова, при всей его популярности, засунули куда-то в пятидесятый ряд. Мне это было чудно: ведь уже состоялись и “Шинель”, и “Служили два товарища”, и “Айболит-66”, и “Мертвый сезон”…

А он был любимцем публики. Мы приехали выступать в Харьков, и когда я увидела в афишах свое имя, напечатанное такими же буквами, как имя Быкова, у меня ноги подкосились: господи, думаю, только бы ничего не испортить. Что изумительно: никому и в голову не приходило, что он всего только заслуженный артист, и в афишах писали уверенно: “Народный артист СССР”.

В Горьком нам неожиданно предложили выступить для сотрудников КГБ. Ролан сказал, что у него все время расписано. “Ну а какое время у вас есть?” — спросил начальник. “Только в восемь утра!” — “Ничего, — ответил начальник, — я соберу народ к восьми. По учебной тревоге”. И собрал. А потом за чашкой чая начальник, который никакой крамолы в текстах так и не услышал (а Ролан был не из трусливых людей и всегда говорил что думал), поинтересовался: а что ты натворил-то? Быков ответил: “Не знаю”.

Но в опале был постоянной. Когда он принес заявку на фильм “Риголетто”, тогдашний зампред кинематографии Баскаков стучал по столу: “Ну что вас так волнует власть?!” Так “Риголетто” и не состоялся. Пятнадцать лет пробивал “Ревизора”, пять лет даже стоял в плане, пока председатель Госкино Ермаш не сказал: “Нет, мы этого сейчас делать не будем”. И отдал постановку Гайдаю. Дивный комедиограф, автор обожаемых всеми фильмов, но было ясно, что никакого подвоха ждать от Гайдая не приходится, и власти могли быть спокойны. А уж какие аллюзии возникли бы у Быкова — остается только догадываться.

Ему тяжко было плыть в серной кислоте и при этом ставить мировые рекорды. А ведь чем крупнее художник, тем больше он спорит со смертью. Выиграть этот спор невозможно, но бросить ей вызов было необходимо. Для этого нужны силы, нужна поддержка. И рядом должна была быть женщина, которая его абсолютно понимает. Он мне сказал: “Нет, Лена, я без любви жить не согласен, я умру без любви”. Он сам так щедро источал любовь, что ему нужна была подпитка. Он ее получал, и в этом, думаю, был счастливым человеком. Хотя…

Я прочитала у Достоевского фразу: “Он любил ее до ненависти, и нет ничего сильнее этой любви”. Кто понимает это, тот сохраняет свою любовь до смерти. Бывают же ситуации, когда мать чувствует ненависть к своему ребенку, мужчина чувствует ненависть к любимой женщине. И вот если они эту ненависть могут преодолеть — тогда только смерть может разлучить этих людей. Так я думаю.

А из увлечений? Увлечение у него было одно: потрепаться. Он был замечательный собеседник и умел хорошо слушать. Мог ехать в такси и рассказывать шоферу о замысле новой картины. Я его спросила: “А зачем ты водителю-то рассказываешь?” Он ответил: “Я пеленгуюсь. Я должен понимать, в каких я широтах”. И продолжал всем рассказывать о замыслах и ролях. Но было немного таких, с кем он мог разговаривать на своем уровне. Как говорил Зорин, талантливых людей хватает, но талантливые и умные — большая редкость. В нем это счастливое сочетание было.

Иногда мне просто плакать хотелось от сознания, что только одна я слышу его импровизацию. Он был человек настолько живородящий, мог развивать мысль так причудливо, широко, вольно, остроумно и парадоксально, что на глазах рождался шедевр. И я думала: господи, вот были бы сейчас тут блестящие журналисты, философы, режиссеры, какой живительный бульон они бы тут нашли!

“Наши духи — только слухи, наши демоны ничтожны…”

— Он позвонил мне, когда на “Мосфильме” принимали его картину “Чучело”. Он понимал, что фильм обречен на трудную судьбу, ему нужна была поддержка журналистов. Во время просмотра все время доставал валидол. Почему ему постоянно чинили препятствия? Почему к звездам нужно было идти через такие тернии?

— Как говорил его отец Антон Михайлович, “он у них пiд пiдiзрением”. Тогда “пiд пiдiзрением” были многие. Деятелей искусств вербовали для слежки. Мне рассказывал Миша Жаров (он был администратором на фильме “Автомобиль, скрипка и собака Клякса”), как его вызывали в 1-й отдел “Мосфильма” и предлагали последить за Быковым — быть осведомителем. На что он ответил: “Выпить любит, женщин любит, а политикой не интересуется, и ничего особенного за ним не замечено”. И Быков действительно не интересовался политикой.

— В чем его подозревали?

— А куда же ты глаза-то денешь! Зрячий был человек и предпочитал любить свою страну зрячими глазами. А это значит видеть ее пороки, изъяны, видеть их в себе и других. И в государстве тоже. Он не был диссидентом. Конечно, читал самиздат, но так был занят ролями и фильмами, такие были у него планы, что ни на что больше не оставалось времени. Но, как сказал Кафка, вы можете не выходить из дома, не слушать радио, не покупать газет, к вам может никто не приходить — жизнь все равно вползет к вам в жилище. Куда же деться, если человек такой открытый. Он же вбирает в себя эту жизнь, она так или иначе в глазах высвечивается! И замаскировать глаза невозможно. Особенно если твоя миссия — лицедейство и если ты талантлив. Поэтому и “пiд пiдiзрением”. Мальчик, активист, романтик. Папа, прошедший четыре войны. Брат, который прямо из школы ушел на войну. Все четыре года студенчества Ролан проходил в шинели, присланной братом с флота. И только очень больные люди, чьи мысли заточены на то, чтобы выискивать крамолу даже там, где ее и быть не может, могут поставить такого человека “пiд пiдiзрение”. Вот фильм “Телеграмма”. Ему завернули один сценарий, другой, третий, и он вернулся к авторам, с которыми делал “Черепаху”, — Лунгину и Нусинову, и взял у них совершенно безобидный сценарий. Человек очень праздничный, он перенес действие в канун Нового года, и в этом новогоднем антураже дети разыскивают адресата найденной телеграммы, чтобы ее вручить. Получилось новогоднее обозрение, доброе, почти тимуровское по сюжету. И придумать, что это — издевательство над движением “красных следопытов”, могли только люди больные. Но 1200 копий фильма (сейчас эта цифра покажется запредельной) сгнили на складах.

— Помню, я только что пришел работать в газету “Советское кино”, и там все толковали о “порочном фильме” “Айболит-66”. А я никак не мог понять, в чем его порочность.

— Сначала картина вышла триумфально, потом ее тихо прикрыли. Но она свое взяла: ее даже пускали в “мертвое время” на сеансе в 9 утра и она собирала полные залы. А “порочная” — потому что выискивались аллюзии. “Это даже хорошо, что пока нам плохо!” — пели герои, и тут же возникал вопрос: значит, нам плохо? Мы, понимаешь, идем от победы к победе, и нам — плохо?! Что там поют эти непонятные бармалеи: “Нормальные герои всегда идут в обход”? И это в стране с таким славным героическим прошлым, настоящим и будущим?! Мы покоряем, прокладываем, побеждаем, а тут какой-то деятель с музычкой и танцами ставит палки в колеса! Кому это может быть плохо, если нашему поколению обещано, что оно будет жить при коммунизме?! Что за фиги в кармане?

И вот кроме этих мифических фиг они уже ничего не видели.

“Мне что-то постоянно одиноко…”

— Он был человеком религиозным?

— Он жил с Богом в душе. Крестился поздно. Ему предстояла вторая операция, когда позвонил человек из Загорска и сказал: не покреститесь — прокляну! Бред, конечно: как можно человека проклинать за то, крестится он или нет. И Ролан сказал: знаешь, Леночка, я это сделаю после операции. Не буду же я ставить условия: ты мне, Господи, даруешь годы жизни, а я за это покрещусь! У него много размышлений о религии и церкви, но он ненавидел сектантство, ханжество и не декларировал свою веру. Я считаю, что в его ролях и фильмах есть божья благодать, есть свет.

— Когда ему уже было немало лет, в нашу жизнь вошел компьютер. И меня тогда поразило, с каким детским восторгом он им увлекся и с какими горящими глазами говорил мне о его возможностях.

— У него был очень хороший почерк. Организованный, разборчивый. Даже на нелинованных листках строчки ложились идеально ровно. А когда печатал на машинке, то если делал опечатку, не исправлял и не затирал ее, а отбрасывал все три закладки в сторону и начинал с начала. И вокруг всегда были горы бумаги. Компьютер был спасением: текст выходил идеально чистым. Кроме того, Ролан быстро понял, что такое компьютер для кино, и создал при своем Фонде студию компьютерной анимации. Он считал, что виртуальная реальность и есть реальность кинематографа и теперь перед ней открываются новые горизонты.

— При своем темпераменте был человеком отрегулированным?

— Его энергетика была очень мощной. Но это не вулкан, который копит в себе энергию, а потом взрывается. Просто он был очень активный человек. Даже учась в театральном институте, к примеру, продолжал играть в драматической студии Дома пионеров. И он был очень верным. Когда его не стало, его однокурсники мне сказали: для нас рухнула стена! Мы всегда знали: позвоним и, как бы он ни был занят или нездоров, обязательно выполнит просьбу. Ролан был надежный человек.

Конечно, с возрастом становилось труднее. И в последние лет восемь его больше тянуло к столу. Поспит часа два — и тут же садится за свой ноутбук строчить статьи. Уже часа три ночи, я его зову спать, подношу то сердечное, то чайку горячего, а он все пишет… Писал много — программу “Дети, экран, культура”, множество сценариев, из которых ни один не был поставлен.

“Тьма зрячей не бывает…”

Детский фонд — это была тяжелейшая ноша. Поначалу — прекрасные мечты, планы, из которых многие реализовались. А потом все тяжелее. Экономические потрясения в стране нарастали, и все меньше было возможностей найти деньги на съемки. Но Фонд снял 70 картин! И это когда наш кинематограф практически умер, когда кинотеатры превратились в мебельные салоны! Это были фильмы без мата, без крови и голых задов. Получали на фестивалях призы, но зрителям их не показывали. Ролан пришел к Ельцину: у меня есть 34 картины, и я хочу их подарить российскому телевидению. Ельцин его обнял, позвонил, и 12 фильмов показали рано утром. А потом спросили: кто будет платить за телевизионное время? Понимаете, мало найти денег и снять картину — так еще и плати за то, что ее покажут!
Ролан был членом президентского совета по культуре, уже существовала программа “Дети России”, и он хотел в эту программу вписаться со своим проектом “Дети, экран, культура”. В СССР для детей было создано очень много фильмов и спектаклей, действовала огромная программа. Все это растащили, все надо было собирать заново. Идея была такова: привлечь минобразования, Академию педагогических наук, Союз кинематографистов, Главкосмос — и запустить спутник, чтобы в каждую школу пришли фильмы о Пушкине, Толстом, Чехове, о музеях, Михаил Козаков и Сергей Юрский прочитали бы стихи… Ведь сегодня талантливому мальчику из бедной семьи где-нибудь в Белореченске почти невозможно повторить судьбу Ломоносова! А модель образования, которую нам предлагают, даст подобие “фаст-фудов”, интеллектуальных “макдоналдсов”: появятся “быстрые мозги”, напитанные романами Донцовой, и хорошего ждать от таким образом воспитанных детей уже нельзя. Какие тут могут быть прорывы — экономические, философские, научные! От всего этого страшно болела душа его. Он ведь глубоко разбирался в системе воспитания, он этому посвятил свою жизнь. Но его программу даже запустить не удалось.

— А что с ней произошло?

— Все были “за”. Но только за то, чтобы ее просчитать, нужно было заплатить 300 миллионов, а где их взять? И из минфина пришел отказ. Еще он мечтал о создании натурной площадки в Сочи, даже договорился, что там построят свой Диснейленд с замками и чудовищами, с возможностями для съемок кинофантастики и сказок. Он говорил: “Я готов отдать эту идею тем, у кого есть деньги, пусть богатеют — но пусть строят. Но я боюсь, что вместо замков там опять будут показывать голые задницы, как на нашем родном телевидении”.

“Мне грех роптать — меня “не обижали”…

— Почему он выбрал себе такую стезю — быть постоянно связанным с детским театром и кино, с детскими судьбами?

— А он не отождествлял кино для детей с детским велосипедом. Считал, что оно адресовано и детям, и взрослым. Говорил: кто-то работает в мраморе, кто-то — в глине, а я — в ребенке. Ребенок — магический кристалл. В нем все отражается и преломляется — и социальные перемены и политические катаклизмы. Придя после Щукинского училища в ТЮЗ, он сначала думал, что ему не повезло. Ведь уже со второго курса все знали, что его берут в Вахтанговский театр, но перед выпуском Рубен Николаевич Симонов улетел ставить спектакль в Чехословакию и не оставил никакого распоряжения. Были еще три театра, куда Ролана приглашали, он посоветовался со своим педагогом Леонидом Моисеевичем Шихматовым, и тот посоветовал выбрать ТЮЗ. И действительно, он очень быстро вошел в число лидеров, туда стали носить свои пьесы Шатров, Львовский и другие хорошие драматурги. В стране тогда существовали 16 ТЮЗов! Понимаете, в гражданскую войну истребили многих мам и пап, потом понаделали детских приютов, а потом все-таки выработали государственную политику воспитания детей. И в этой политике система ТЮЗов занимала большое место, а московский ТЮЗ лидировал. Ролан говорил: более благодарного зрителя не бывает. Он полюбил этого зрителя и остался ему верен. И оказался дальновидным. Вот, скажем, популярный в своем время фильм “Премия”. Режиссер Сергей Микаэлян долго уговаривал моего отца Всеволода Санаева играть главную роль, но отец упрямо отказывался. И тоже был дальновиден: сегодня картину о том, как люди отказались от незаработанной премии, смотреть невозможно. А “Внимание, черепаха” можно смотреть и сегодня и завтра. В нем дети хотят испытать панцирь черепахи на прочность, и им приходит мысль засунуть ее под танк и посмотреть, что с ней будет. Это же в ребенке — вечное: сломать и посмотреть, что внутри. И что черепаха — живая, напомнить ему всегда полезно. Это то испытание, которое ребенок проходит вместе с взрослым. Оба должны понять, что жизнь — ценность. А история про Айболита, которому Бармалей мешает добраться в Африку и спасти больных мартышек, — она же всегда актуальна! Быкова упрекали: что это вы адресуетесь и детям и взрослым, что за двуадресность такая? Они в ней подозревали двусмысленность. И правильно: взрослый зритель в картине видел поединок личности и ничтожества. Это тоже вечный поединок, и он сегодня обострился. Быков жил, когда главным было, чтобы чистая сорочка и денег хватило до зарплаты. И ничтожество перед личностью тушевалось, чувствовало свою неполноценность. А теперь ничтожество может сказать личности: если ты такой умный, почему ты такой бедный? Я видела балбесов лет шестнадцати: сидели в баре, пили вино за тыщу долларов и кричали — вы такого вина никогда пить не будете, а мы сейчас возьмем и не допьем! Истина, что добро лучше зла, поставлена под вопрос.

— В последнюю нашу встречу Ролан Антонович упомянул о своем новом фильме, где хотел показать неизбежность Третьей мировой войны. Вы наверняка знаете об этом замысле подробнее…

— Это документальный фильм, который он не закончил. Называется “Неизвестный солдат”, и в нем есть три важные даты: 50-летие Победы, полвека ООН и атомной бомбардировки Японии. Тогда эти даты символизировали прошлое, настоящее и будущее. Сопоставляя данные, Быков приходил к выводу, что мы на грани Третьей мировой войны. И похоже, его пророчество начинает сбываться…

Из дневников Ролана Быкова

О своем последнем фильме и возможной Третьей мировой:

Я построил картину на анализе политики Черчилля между Первой и Второй мировыми войнами. Если положить его как лекало, то Третья должна начаться уже через пару лет. Дерущиеся стороны подготовлены: Север — Юг. Остается вопрос: на чьей стороне выступит Россия. Сформулировалась религия войны. В свое время христианство победило развращенный языческий Рим как религия бедных. На за две тысячи лет христианство превратилось в религию богатых. А религия бедных сегодня одна — ислам. И формула Третьей мировой сложилась: терроризм. Взрыв торгового центра может быть произведен чем угодно, включая атомное оружие. Все будет привезено в чемоданах. Югославия, Чечня, Афганистан, Таджикистан — всюду столкновения с мусульманами…Я не чувствую морального права выступать ни в роли историка, ни в роли человека, претендующего на объективизм. Я претендую на убедительность в доводах. Я снимал фильм в Америке, Франции, Германии, Англии, Японии, Китае, Монголии — целая галерея очевидцев, участников войны. И запомнил мудрые слова 80-летнего монгола: “Все ветераны горюют о том, что молодежь не помнит войны. Но это же замечательно, что не помнит! Это наша заслуга. Если бы мы проиграли войну, они бы помнили всю жизнь…” Помните миф о Персее? Я лишь недавно постиг его смысл. Он о том, что будь ты хоть сыном бога и победи ты хоть саму войну, но когда все кончится, то придут те, кто во время войны прятался, и скажут: “Это все наше”. А тебе поставят памятник.

О судьбе российского кино:

— Я спрашивал у детей из разных городов страны: кто такие Владимир Гостюхин или Нина Меньшикова, два великих наших актера? Никто не знает. Зато все знают Шварценеггера и Сталлоне. 95 процентов мирового кинопроката — американский. В Вене я узнал, что там нет ни одного австрийского кинотеатра — мы должны понимать, что нам предстоит. И спасти наше кино можно только в период дестабилизации. Как только наступит стабилизация, тут же найдутся люди, которые вложат деньги и станут хозяевами всех кинотеатров. И там будет идти то, что привлекает массового зрителя, уже воспитанного на американских лентах.

О новом ТВ:

Наше ТВ мне представляется персонажем комическим. Оно выдумало себе несуществующего зрителя и якобы работает на него. А такого зрителя — нет. Нас зовут покупать “Дирол без сахара”, иначе — кариес. И я в ужасе от кариеса. Фантасмагория: в стране, где не сегодня-завтра может начаться гражданская война, где ежедневно льется кровь, а мальчики погибают в Чечне, нас пугают кариесом!.. Я прочел в американской русскоязычной газете сильную статью одного нашего журналиста: “Кто убил Листьева?”. Автор задал очень верный вопрос — кого убили? Журналиста? Бизнесмена? И ответил: убили не журналиста, а коммерсанта. Убили его коллеги по телевизионной коммерции. А еще он писал о коротком, клиповом мышлении, которое насаждает телевидение: ни во что не углубляться, не лезть, не вмешиваться. Чуть тронули важную тему — сразу музычка, “оставайтесь с нами”, реклама... Вот это и есть знамя коммерческого телевидения, которое само готовит себе убийц. Очень своевременный был вывод. Но наши газеты статью печатать отказались…

Никто уже не видит
Ни солнца, ни луны,
Кино теперь снимают,
Как на людях штаны…

О заговоре бездарностей:

Как-то в Берлине я начал выступление с одной навязчивой мысли: “В мире произошел заговор бездарностей, и они явно побеждают”. Раздались дружные аплодисменты, и у меня вырвалось: “Это что — международное?” В зале смеялись и аплодировали. Я понял, что открыл Америку, ибо именно немецкий философ-публицист Освальд Шпенглер еще в “Закате Европы” писал: “Какие ничтожные личности, какая будничность духовного и практического горизонтов! С горизонта орла мы опустились до горизонта лягушки”…Великие слова Гюго: “Нет ничего страшнее тирании идеи”. От тирании одной идеи мы впадаем в тиранию другой, и это уже трагическая привычка. По росту числа президентов и генеральных директоров мы уже обогнали всю планету. Возжелав демократии, хотим одного: “Не все станем свободнее, а все станем начальниками, и уж тогда покажем и кузькину мать, и где раки зимуют!”

Покуда пролетарии всех стран
К объединенью странному стремились,
Бездарности всех стран объединились
В сплоченный мир бандитов и мещан.
Бездарность лютая идет по белу свету —
Спасенья нету!..

И — как завещание:

Нынче истинный талант — наше единственное прибежище и спасение. Восхищайтесь талантливыми, храните их в своей душе, оберегайте их и любите. Иначе наша жизнь пройдет на скотном дворе в хлеву золотого тельца.

***

В публикации использованы материалы из архива Елены Санаевой и подготовленного ею альбома “Жизнь на вырост”. В подзаголовках — строки стихов Ролана