Аркадий Аверченко всю жизнь менял маски, увлекаясь сам и запутывая других. Даже в некрологе в одной и той же газете на одной и той же полосе указали разные даты его смерти. А истинную дату рожденья удалось установить лишь во время съемок фильма «Человек, который смеялся»: в севастопольском архиве обнаружилась метрическая книга Петропавловской церкви за 1880 г. Запись о рождении Аверченко сделана под датой 15 (по новому стилю – 27-го) марта. Еще бытовало мнение, что Аверченко эмигрировал во Францию и похоронен в Париже. Это не так.

Аркадий Тимофеевич Аверченко, сын разорившегося севастопольского купца и внук, чем он очень гордился, главаря шайки разбойников, приехал в 1907 в Петербург из Харькова. Его багаж состоял из полупустого чемодана, амбиций и надежд на покорение «Северной Пальмиры». В Харькове он служил в конторе, и от пьянства его спасали только веселый нрав и успех его фельетонов в местных изданиях. В Петербург он приехал зимой. Было холодно, и прямо с поезда Аверченко пошел в ближайшую редакцию – это оказался юмористический журнал «Стрекоза». Он предложил фельетоны и сюжеты для рисунков. Первый гонорар составил 2 рубля, второй – 200. Через неделю Аркадий Аверченко стал секретарем редакции, а через месяц - закрыл «Стрекозу». В скором времени он возглавил собственный журнал, о котором всего лишь через два года появилась отдельная статья в энциклопедическом словаре Брокгауза и Эфрона на букву «С»: «Сатирикон».

Журналом зачитывалась вся Россия. Заседания «сатириконцев», самому старшему из которых было всего 27 лет, проходили весело. В редакции часто бывали Тэффи, Саша Черный, художники Лев Бакст, Мстислав Добужинский…Нередко «заглядывали на огонек» Александр Куприн, Владимир Маяковский, Александр Грин, Алексей Толстой.

В 1910 году Аверченко, став самым читаемым автором в России, получил титул короля смеха. Его свитой были журналисты, актеры театров миниатюр и просто случайные люди: Тэффи сравнивала эту толпу со стаей обезьян. Аверченко давал деньги, устраивал пирушки. Его любили – не только за щедрость и умение веселиться, но и мудрый совет. Юмор перестал быть для него средством зарабатывания на жизнь: он стал самой жизнью. За 10 лет он выпустил 40 книг и мог позволить себе жить на широкую ногу. Полушутя-полусерьезно оправдываясь, он говорил, что пишет только тогда, когда ему весело.
Аркадий Аверченко в эти годы носил маску беспечного и легкомысленного человека, однако Саша Черный отмечал его исключительную работоспособность и умение работать, не остывая к сделанному.

Вершиной сатириконовской славы стало приглашение, полученное от Николая II. Император пригласил автора замечательных фельетонов журнала «Сатирикон» в свою резиденцию. Для Аверченко это было очень лестно, но по своим взглядам он находился к Романовым в оппозиции. На очередном заседании редколлегии журнала он объявил, что отклоняет приглашение, и был единодушно поддержан.

Смех ради смеха закончился: юмор стал сатирой. В Манифесте «сатириконцев» было написано, что «мы будем хлестко и безжалостно бичевать все беззакония, ложь и пошлость, которые царят в нашей политической и общественной жизни. Смех, ужасный, ядовитый смех, подобный жалам скорпионов будет нашим оружием».
Сам Аверченко считал, что корень бед России – в семействе Романовых, в неудачной внешней и внутренней политики, проводимой Николаем II. Без нападок на императора, его семью и окружение не обходился ни один выпуск журнала. Однажды губернатор Ялты повелел арестовать и сжечь весь свежий тираж «Сатирикона», а бои с цензурой, которая иногда снимала публикации прямо с полос газет, шли ежедневно. Без внимания не оставалось ни одно событие политической жизни страны.
«Сатириконцы» приветствовали февральскую революцию, свободно обращаясь к свободному читателю. Но политика Временного правительства уже вызвала недовольство, а Октябрьский переворот – принят в штыки: «Революция – это болезнь, это жестокая лихорадка, которую переживает Россия. О спасении больной милой, люди, думайте, а не о сохранении лихорадки».
Аверченко чувствует свою вину за происходящее, ему кажется, что катящийся под откос поезд, с которым он ассоциирует страну, может остановить все тот же ядовитый, жалящий смех. Но новая власть не стала терпеть «Сатирикон». Журнал закрыли.

1919 год, проведенный Аверченко в Крымской республике при бароне Врангеле, был для писателя годом надежды. Он, ожидая ухода большевиков, не мог сидеть сложа руки и начал выпуск газеты «Юг», на страницах которой обрушивался сарказмом фельетонов на врагов патриархальной России.

В 1920 году в Севастополе вышла книга «Дюжина ножей в спину революции». «Нужна ли России революция? Конечно, нужна. Рождение революции прекрасно, как рождение ребенка. Но если ребенку уже 4 года, а он торчит в той же колыбельке и лепечет невнятные слова – совнархоз, реввоенком – то это уже порядочный детина, впавший в идиотизм». Одним из рецензентов книги стал Владимир Ильич Ленин, назвавший Аверченко со страниц «Правды» «озлобленным до умопомрачения белогвардейцем, переполненным ненависти, дошедшей до кипения…». Но в той же рецензии прозвучало, что «Дюжина ножей… » - «высокоталантливая книга, а таланты нужно поощрять». После такого отзыва рассказы Аверченко стали публиковать в советских изданиях. Такого он не ожидал. И понял, что впервые в жизни проиграл.

Он последним сел на последний корабль с беженцами, отплывающий в Константинополь. Это уже был другой Аверченко: «Нет больше простодушия в выражении лица моего. Как будто появилось что-то себе на уме, что-то хитрое, что-то как будто даже жестокое. Умер простодушный».

С этого момента он бросил придумывать себе маски, начав с печальным юмором описывать новый быт князей и графинь в эмиграции. «Кубарем по заграницам», «Кипящий котел» - это и названия книг, и точное название того, что происходило с тысячами «бывших русских».

Он осел в Праге, продолжая заниматься литературным трудом и создав свой театр, названный «Гнездом перелетных птиц». Театр переезжал с места на место, на его сцене шли пьесы самого Аверченко. Иногда автор выходил на сцену и как актер.

Аверченко был популярен, интервью с ним занимали первые полосы газет.

- Господин Аверченко, где Вы учились актерскому искусству?
- У большевиков. Не будь их, мне не пришло бы в голову так энергично вступить на подмостки. Зато теперь у меня есть лазейка: если скажут, что плохо играю – парирую: я писатель, а не актер. А если скажут, что плохая пьеса, скромно отвечу: я же не писатель, а в сущности, актер.

- Господин Аверченко, как Вы относитесь к тому, что некоторые страны признали Советскую Россию?
- Это дело вкуса. Некоторым и индийская чума нравится – в особенности, если она не у него, а у соседа.

- Пан Аверченко, Вас не раздражают частые переезды?
- Раньше я был русским гражданином, и поездка из Петербурга на дачу была подвигом. А теперь с легкой руки большевиков я гражданин мира. Страны мелькают, как придорожные столбы. Земной шар высох и съежился, как старых лимон.

- Как Вам нравится Прага, господин Аверченко?
Я в нее влюбился. Но не признаю любви без взаимности и, пока Прага не высказалась в отношении меня, скрою свои чувств в глубине сердца.
И Прага высказалась – пьеса Аверченко «Игра со смертью» прошла с огромным аншлагом.

В 1922 году кто-то прислал ему в пражскую гостиницу письмо с вырезкой из немецкой газеты. В ней говорилось, что известный советский сатирик Аверченко, ослепший, лежит в больнице Праги без единого пфеннига. Писатель решил ответить публично и высказался в том духе, что, конечно, по сравнению с миллионером Морганом он нищ, но, работая на русские, чешские, немецкие и американские издательства, чувствует себя неплохо. Он единственный, кажется, из русских эмигрантов, кто отказался от субсидии чешского правительства.

К сожалению, сказанное в заметке оказалось пророческим. Аверченко с молодости был слеп на левый глаз, и болезнь начала прогрессировать. Писатель умер в больнице Праги, во сне, в ночь на 12 марта 1925 года.